Полынью заросла тропинка в детство

Родная моя деревенька

Так меня эти статьи растревожили, что покой потерял. Открыл старый семейный альбом, нагляделся на фотографиях на всех своих родственников и с головой ушёл в воспоминания о своём детстве в деревне Хмелево. Теперь это заброшенная, опустевшая деревня, в которой стоит 28 домов, а жилой – единственный. Живёт в нём Иван Семёнович Груздев. Летом приезжают дачники, и жизнь возвращается ещё в пять домов. А в пору моего послевоенного детства (я родился в июле 1953 года) деревня была многолюдной, около тридцати домов, и в каждом – полно ребятишек. Думаю, со всей челядью человек 130 было.

Был в нашей деревне свой колхоз «Дружные ребята», образованный в конце 1930 года. Первым председателем его был Фома Прокопьевич Бархатов. Кстати, фамилию Бархатовы носили более половины жителей деревни Хмелево, а ещё были Груздевы и Орловы. Так вот, в пору моего детства хмелевский колхоз «Дружные ребята» уже влился в более крупный – «Большевик» – с центральной усадьбой в селе Семёново. В нём по мере сил трудились практически все жители нашей деревни: старики, мужики, женщины, дети.

Страда сенокосная

Самые яркие воспоминания связаны с сенокосом. Покосы у нас были в десяти километрах от Берёзовки на берегу реки Усты. Косили вручную, сушили тоже. Мы, пацаны, из болотистых низин сено вытаскивали копнами на длинных жердях, выполнявших роль носилок. Девчонки за нами подгребали. Мужики метали стога. Для этого вилы были особые, деревянные, на них иной силач полкопны мог взметнуть разом. А на стогах бабы эти навильники принимали. Тут тоже особая сноровка была нужна, чтобы сено в стогу плотно лежало и дождями его не промочило. Как сейчас помню этих женщин в платочках и длинных цветастых ситцевых юбках, которые вместе со стогом поднимались всё выше и выше. А потом мужики их по верёвке на землю спускали. Целый день – на жаре. Бывало, только сено переворочаешь – дождь хлынет, и вся дневная работа насмарку. Уставали люди, но ни уныния, ни злобы не было. После работы только на машину усядутся, все в один кузов, и сразу песни польются, будто счастливей их никого и не было.

Стога эти зимой на лошадях на ферму свозили. Отец мой, Иван Андриянович Орлов, с дядей, Федотом Степановичем Бархатовым, вдвоём ездили. Навалят огромный воз, пригнетут и везут за десять километров по зимняку (накатанная по снегу дорога). Зимний день короток, а им, шестидесятилетним инвалидам войны, это сено ещё и разгрузить надо было.

Войны глубокий отпечаток

Хоть деревня Хмелево и находилась в тылу, война наложила на неё глубокий отпечаток. Отец мой, Иван Андриянович, 1913 года рождения, был призван на фронт в октябре 1941 года. Оставив дома жену Анастасию Ивановну и шестилетнего сына Филиппа, он воевал в пехоте и был ранен. После лечения командование направило его служить поваром. Вроде, мирная профессия, но на войне – одна из самых опасных. Немцы любили расстреливать походные кухни из миномётов. Отец рассказывал, как во время очередного обстрела его походная кухня взлетела вверх колёсами и целый батальон остался на сухом пайке. Отец успел укрыться и остался жив, но его обвинили в демаскировке. На самом деле кухня была основательно укрыта ветками, да только дым куда денешь, особенно от сырых дров. В результате – суд и штрафной батальон, шестая рота 21-й стрелковой дивизии.

Отец рассказывал, как штрафная рота из 200 бойцов пошла в атаку. Отца чем-то шарахнуло, и он упал. Когда очнулся, услышал грохот боя. Понял: надо пробираться к своим. Пополз. Услышал чей-то стон сзади. Оглянулся, а там командир взвода. Ползёт, а за ним его внутренности по земле тащатся.

В том бою практически вся штрафная рота пала смертью храбрых. Несколько тяжелораненых умерли после. Только в госпитале отец узнал, что он единственный, кто остался цел. Хотя, как цел! Тяжёлая контузия и вся грудь в осколках. Я и сейчас помню шрамы и шишки на отцовской груди. Подлечив, его признали к службе негодным, и в январе 1944 года отец вернулся в Хмелево к своей семье инвалидом. А 23 ноября у них с мамой родилась дочь Рита, спустя семь лет – я, а в 1956 году – младшенькая, Людмила.

Брат отца, Тимофей Андриянович Орлов, тоже всю войну прошёл, был не единажды ранен. Сестра отца, Евдокия Андрияновна, перед войной замуж вышла. Всего месяц молодые пожили, а тут война. Мужа взяли на фронт, а она осталась беременной. Пропал он без вести. А тётка Евдокия до конца жизни его ждала, одна дочь растила, замуж так и не вышла.

Хорошо помню Василия Ивановича Бархатова, который без ноги с войны вернулся. В бою пулемётной очередью ему обе ноги прошило. Одну спасли, а другую в госпитале отняли. Но он нос не вешал. В сенокос косы отбивал, грабли ремонтировал, на всех кашеварил. Помню, сядут колхозники за сколоченный из досок общий стол, а дядя Вася варево по большим блюдам раскладывает. Это уж потом тарелки в моду вошли, а тогда все из одного блюда хлебали да дядю Васю нахваливали.

Брат его, Михаил Иванович Бархатов, две войны прошёл, финскую и Отечественную. Леонид Савельевич Бархатов после тяжёлой контузии страдал эпилепсией, Федот Степанович Бархатов на болезни не жаловался, но тоже ранен был. Однако они считали себя счастливчиками. А вот из пяти братьев Груздевых с войны вернулся только один – Иван Алексеевич, было это в 1948 году – после четырёх лет войны Иван ещё три года срочной службы тянул.

Босиком по проталинам

Долго наша деревня от войны отходила. Даже в 50-е годы с обувкой и одеждой тяжело было. Помню, как мы, дети, босиком бегали не только летом, а практически с первых проталин в снегу. И потому нам странно было, что был в нашей деревне дедушка, который и летом на скамеечке у дома в валенках сидел. Звали его дядя Федот, а точнее Федот Илларионович Бархатов. А валенки он носил, потому что ноги отморозил во время ссылки на Урал. Дядя Федот у нас из зажиточной семьи был. В тридцатые годы их раскулачили. С женой Акулиной и трёхлетним сыном Мишей много чего он в ссылке пережил, да только ничего не рассказывал. В 80-е годы реабилитация была, только дядя Федот в 60-е умер, так до своего оправдания и не дожил. И сыновей его, Михаила, Антона и Фёдора (два последних родились в ссылке), тоже уже нет.

Запах берёзового дёгтя

В нашей деревне рогожку ткали и дегтярный заводик был. Отец мой этот дёготь гнал из берёзовой бересты. Потом его продавать носил флягами. Каждая – килограммов по двадцать, а он две фляги на себя взвалит и – пешком через лес, в Темту. Запах у дёгтя был очень резкий, специфический, но мне нравился. Помню, отец купил мне новые кирзовые сапоги и заячьей лапкой намазал дёгтем, чтобы не промокали. В школу-то нужно было через речку ходить. Наша учительница начальных классов Ольга Фёдоровна Журба (замечательным была человеком. Царство ей Небесное!) в этих сапогах меня в класс не пустила. За партой босиком сидел, а сапоги в коридоре дожидались.

С горы на салазках

Детство у нас весёлое и отчаянное было. Зимой на самодельных деревянных салазках с гор катались. Отцы нам коньки делали, такие деревянные ходунки с ручками и осиновыми приступками, разгонишься – далеко по льду везут. В «дикую утку» играли: разделимся на две команды, одна по сеновалам прячется, а другая всех ищет. Гулянье тогда в награду было. Сначала всю работу приделаешь, а потом и гулять пойдёшь. Чего мы тогда только ни делали!

Верёвочка выручала

Никакой механизации не было. Весь инвентарь – вилы, грабли, лопата. В лучшем случае выручала лошадь. На каждое хозяйство колхоз выделял по 15 – 20 соток льна. Мы этот лён драли, снопы вязали, затем сушили их по своим баням, вручную железной мялкой мяли. Полученную тресту колхоз на льнозавод сдавал. Картошку сажали, копали, перебирали. В лесу лыко драли, мочили его на мочало, потом из этого мочала верёвочку крутили. В колхозе много не заработаешь, только что на трудодни дадут. А верёвочка хорошо выручала. Любой ребёнок мог сам свою мечту исполнить – стоило только верёвочки накрутить. Я, например, в 13 лет накрутил три сотки верёвки, сдал их и купил себе велосипед. Стоил он в те времена 48 рублей.

В армию ушёл и…

В 60-е годы пришло в Хмелево электричество. Проводили его девчонки-связистки. Гусятник у нас в колхозе был и телятник большой. А ещё – пилорама и мельница, которые работали от паровозного локомотива. А в 1971 году я из деревни уехал. Сначала в армию – в Германии служил, в городе Дрездене, в учебном танковом полку. Там и профессию механика-водителя третьего класса получил. А после армии в Урене в районе Плодосовхоза поселился. И теперь здесь живу. Большую часть жизни работал водителем. Это сейчас везде асфальт, а в начале 70-х годов дороги из булыжника были. В Горький на машине не три часа, а целый день добирались. Через Ветлугу моста не было, паром только. На нём за рубль любую технику перевозили. До 10 вечера не успел, значит, будешь в машине у переправы до утра ждать.

Хмелевские корни

Хоть и звалась наша деревня Хмелево за буйные заросли хмеля в окрестных лесах, но похмельного запаха в ней тогда не было. Трудились все, не покладая рук, а работа пьянства не терпит. С одной стороны, в деревне никого не осталось, с другой – в каждом, кто родился и вырос здесь, живут хмелевские корни. Будь-то Владимир Антонович Бархатов, который много сил и средств вложил в строительство храма в селе Семёново, бывший заместитель министра сельского хозяйства Нижегородской области Владимир Нифантьевич Бархатов или преподаватель художественной школы Людмила Ивановна Коробкина (Орлова)… Эти корни и сейчас питают выходцев деревни Хмелево своей деревенской крепостью и мудростью.

Валерий Иванович Орлов.

Фото из семейного архива В.И. Орлова