Уста. Эвакогоспиталь № 2851. 1941 – 1950

Папа у меня был коренным нижегородцем, – рассказывает Татьяна Александровна. – В марте 1942 года, закончив с отличием мединститут, он попал на фронт в качестве военврача. С госпиталями дошёл до Берлина. Был контужен, но продолжал служить в должности военврача до 1947 года. Затем его направили в Устанский эвакогоспиталь лечить военнопленных. Здесь он маму мою встретил. Она в госпитале после окончания Сокольского медучилища медсестрой работала. У мамы был порок сердца, поэтому на фронт её не взяли, но и в тыловом госпитале работа была не из лёгких. С начала июля 1941 года по ноябрь 1942-го она наших раненых сопровождала, когда их по реке Оке на пароходах из Рязани в Горький эвакуировали. Худенькие медсестрички на носилках, а то и на собственных плечах переносили тех, кто был без сознания, в бреду, потерял много крови. С белым флагом под международным символом красного креста шли по реке баржи и пароходы с ранеными. Они были лёгкой добычей для фашистских бомбардировщиков, которые не считались с международной конвенцией и никого не щадили.

День 21 июля 1941 года мог стать последним днём в жизни мамы и её коллег. В Горьком они выносили на причал раненых. Всех вынесли, а сами на берег сойти не успели. Налетел немецкий бомбардировщик. Одна из бомб упала в воду совсем рядом, взрывной волной пароход отбросило, и он плашмя лёг на воду. То, что никто из находивщихся на нём людей не погиб, было настоящим чудом, случившимся в праздник Казанской иконы Божией Матери. С тех пор мама уверовала в помощь Господа. И он её хранил. 21 января (в день её рождения) 1943 года после расформирования эвакогоспиталя в Линде маму направили в Усту в госпиталь № 2851.

Вначале в этом госпитале лечили раненых красноармейцев. Их доставляли на станцию в вагонах, а врачи, медсёстры и санитары переносили их на своих плечах в корпуса школы, амбулатории. Лечили и выхаживали, как своих защитников, ведь у каждого кто-то на фронте воевал.

В марте 1943 года в госпиталь начали свозить военнопленных, захваченных во время Сталинградской битвы. Мама рассказывала: «Вшей на них было столько, что в грязной части приёмника, где они проходили санобработку, на полу этих паразитов было, как стекла толчёного. Всех наголо брили, убирали даже брови. Дистрофия, ожоги, сыпной тиф у военнопленных были самыми распространёнными заболеваниями. Но страшнее было другое: они были пропитаны ненавистью к русским, а мы должны были их лечить и за ними ухаживать. Заходить к этим пациентам в палату без охраны было запрещено. Да это и понятно: нож в спину или удавка на шею лечащему медперсоналу были достаточно распространёнными случаями в госпиталях такого рода. Мы были бдительными, а они над нами издевались при каждом удобном случае. Поводом могла стать любая мелочь. Как-то раз одна из медсестёр съездила в Горький и привезла всем нам чулки. Они были белые, выбора не было, и мы решили их выкрасить в коричневый цвет. С краской было что-то не то, и цвет оказался бордовым. Когда одна из девушек пришла в этих чулках в госпиталь, пленные подняли её на смех. Стали интересоваться, кому предназначена девушка лёгкого поведения?

Собрал тогда начальник охраны всех нас на пятиминутку и стал объяснять, что промашки в одежде непростительны. Девчонка эта, деревенская скромница, – в слёзы и тут же заявление об уходе написала. Только на такие заявления никто внимания не обращал. Врачи и медсёстры, доведённые до отчаяния, часто их главврачу приносили, но он ни одно не подписал. Говорил, что отсюда только на фронт дорога. А мы бы на фронт с радостью, только бы из этого ада вырваться».

Жили врачи и медсёстры очень скудно. Кормили военнопленных супом с американскими консервами, тушёнкой, колбасой, к чаю – галеты, а у медперсоонала – только хлеб, мука, перловка, и те по карточкам. Обидно было осознавать, что фашисты, которые убивали, вешали, сжигали в крематориях их родных и близких, даже в плену находились в лучших условиях, чем они сами.

Однажды мама, которая была старшей медсестрой одного из четырёх отделений, зашла в палату с очередной порцией лекарств. По радио шла передача про трижды Героя Советского Союза лётчика Александра Ивановича Покрышкина. И вдруг один из пациентов – Вайнцингер – достаёт из-под подушки три Креста (награды и личные вещи у пленных не забирали) и рассказывает русской медсестре Нине о том, за что его, лётчика-героя, наградили этими знаками отличия. Благодаря переводчику Нина понимала, что свой первый крест он получил за бомбёжку Горьковского автозавода и Окского моста. Нина просит переводчика спросить: не была ли одна из бомб сброшена им 21 июля 1941 года на пароход с ранеными, стоявший у причала под белым флагом со знаком красного креста? Вайцингер оживился и начал в деталях рассказывать о том, как, вылетев на задание, он не смог тогда сбросить бомбы на Окский мост – русские ведьмы, так фашисты называли девушек-зенитчиц, обеспечивавших охрану Окского моста, засекли его бомбардировщик и начали прицельно обстреливать. Поэтому он и начал беспорядочно сбрасывать бомбы. Одна из них попала в пароход с белым флагом. Он видел, как тот перевернулся, а раненые, вероятно, затонули. Тогда Нина не выдержала: «Плохо целился, – сказала она. – Я была на том самом пароходе. Как видишь, не затонула, да и раненых мы разгрузить успели. Но тебе повезло, иначе, кто бы теперь лечил твои ноги?!»

Дело в том, что в конце войны героический немецкий лётчик смекнул, что война проиграна, а поскольку русские пленных не убивали, во время очередного полёта спрыгнул с парашютом на территорию противника, при приземлении сломал обе ноги. Вот таким оказалось его геройство, когда встал выбор между жизнью и смертью.

– Расскажите о ваших родителях? – прошу я Татьяну Александровну.

– Замечательные они у меня были, – охотно рассказывает моя собеседница. – Папа очень любил цветы. Выздоровевшие военнопленные направлялись на работы. В Усте они построили каменное здание вокзала и двухэтажное деревянное здание для врачей госпиталя. Родителям там дали квартиру. На старых фотографиях видна большая клумба с роскошными цветами, цветы растут и в ящиках, закреплённых на стене дома. Мама рассказывала, что всё это было сделано папиными руками. На работе отца очень ценили за высокий профессионализм. Он был врачом-терапевтом. Работать приходилось под двойным контролем – рядом с ним во время осмотра военнопленных всегда находился доктор Крайпе. В госпиталь Крайпе поступил с тяжёлой формой дистрофии, по сути, устанским медикам он был обязан жизнью, но благодарности при этом не испытывал – не приведи Бог ошибиться – тут же жалоба.

Мама говорила, что военнопленные встречались разные, были и такие, кто с уважением называл её «сестра Нина». Запомнился портной Пульман, мастер женской одежды, который шил медсестричкам модные платья, и сапожник Дульгеру из Румынии – мастер по пошиву дамской обуви. Как-то мама купила кожу и попросила Дульгеру сшить из неё туфли. Через какое-то время маму вызвал к себе в кабинет начальник охраны и спросил: «Как ты могла, Нина, заказать туфли фашисту?» Она расплакалась: «Обмундирования у нас нет, обувь купить негде и не на что. Не босиком же мне ходить на работу?» Дульгеру сделал свою работу на отлично, и ему посыпались заказы. В конце концов начальство эвакогоспиталя закупило для военнопленного сапожника оборудование в Горьком, и стал он трудиться по специальности.

Помнила мама и другой случай. Это было в августе 1950 года перед закрытием госпиталя. На станцию пришёл эшелон, который утром должен был забрать и вывезти последних военнопленных. А накануне ночью в госпитале вспыхнул пожар. Мама проснулась от стука в окно, выскочила в одном халатике, бросилась к своему корпусу. У крыльца стояли ходячие военнопленные, а лежачие оставались внутри. Их, рискуя собственными жизнями, спасали из горящего здания наши врачи, медсёстры, санитары, а устроившие поджог соотечественники стояли и злорадно усмехались.

Слушаю Татьяну Александровну, встреча с которой состоялась на берегу Кубенского озера в Вологодской области, и пытаюсь понять, почему этой женщине 1952 года рождения так важно было рассказать нам об Устанском госпитале? На первый взгляд, ответ прост: здесь встретились, познакомились и поженились её родители, здесь родился её старший брат Владимир. Но, думаю, это лишь внешняя поверхностная причина, а истинная – кроется в её сердце. Это память рода, которой она не даёт угаснуть. В ней богомольная женщина находит утешение после того, как родителей не стало: отец умер в 2002 году, мама – в 2013-м. Но ведь человек живёт на земле, пока его помнят.

Так давайте же вспомним и других врачей эвакогоспиталя и назовём их имена. Это Алла Сергеевна Кучеренко, Пётр Николаевич Цветаев, Фаина Петровна Беляева, Клавдия Николаевна и Вера Николаевна Воронины, Виталий Лаврович Меркин. А также медицинских сестёр: Зою Михайловну Худину, Нину Дмитриевну Трухину, Веру Николаевну Ястребову, Елену Николаевну Литвину, Лидию Петровну Меркулову, Ирину Павловну Селезнёву; санитара Павла Фёдоровича Кудрявцева, кладовщика Петра Осиповича Пугачёва, прачку Зинаиду Ивановну Новикову и других, чьи имена, увы, не сохранились в летописи посёлка. Если вы можете дополнить этот список, звоните по телефонам: 2-48-08, 8-910-898-85-71.

Татьяна Журавлёва

Никого из работников эвакогоспиталя уже нет в живых. Сохранилось лишь несколько фотографий медиков, которые после закрытия этого учреждения остались работать в Устанской больнице. На снимках, сделанных спустя годы, медицинские сёстры, лечившие военнопленных.

Тому, что военнопленные эвакогоспиталя в Усте находились в хороших условиях, есть документальное подтверждение. В своей автобиографической книге «Цель – выжить. Шесть лет за колючей проволокой» немецкий писатель-мемуарист и переводчик Клаус Фритцше посвящает несколько страниц эвакогоспиталю в Усте, в котором он находился зимой 1948/1949 года.

Будучи стрелком-радистом 3-й эскадрильи KG 100, 19 июня 1943 года на борту бомбардировщика Клаус Фритцше совершал боевой вылет на задание по уничтожению советских судов в дельте Волги. Бомбардировщик был сбит над Каспийским морем и упал в воду, а его экипаж был подобран советским судном. В плену Фритцше провёл почти шесть лет, был освобождён в апреле 1949 года.

Вот несколько выдержек об эвакогоспитале в Усте из его книги.

* * *

Лежу на койке с мягким матрацем, в помещении тепло. «Ужин!» – раздаётся в корпусе. Санитары приносят миску с супом каждому сидящему или лежащему на койке. Сервис удивительный.

* * *

Зашёл врач, но по виду это не врач, а милый батюшка с внешностью старорусского мужика. Высокая, стройная фигура, длинная борода, выразительные глаза. Прямо воплощение русского милосердия. Зашёл он и спрашивает: «Кто Фритцше?» Поднимаюсь, он подходит к моей койке, говорит: «Познакомимся, я Фёдор Андреевич, у меня рекомендация от Анны Павловны. Она меня просит обязательно вас вылечить. Думаю, что в первую очередь покой вам будет лечением». Сказал, повернулся к соседу, которого детально расспросил о симптомах, появившихся за последнюю ночь.

* * *

Свободного времени много. Часами сижу, перевожу тексты из технических книг с русского языка на немецкий..

* * *

Ясно, что одни хорошие материальные условия жизни не могут утешить тоску человека по свободе, по Родине, по любви и нежности… Я решил продолжать свою нелегальную борьбу за возвращение на Родину, за выход на свободу.

Клаус Фритцше пишет о том, как притворялся больным, будучи совершенно здоровым, как в сорокаградусный мороз в лёгкой куртке лёг между двумя сугробами, симулируя обморок. Как пленные госпиталя по договорённости объявляли голодовку, требуя своего освобождения. Как служившие в войсках СС, которых было легко узнать по вытатуированной в подмышечной впадине группе крови, вырезали у себя этот кусок кожи, чтобы избежать суда, самым страшным приговором которого было отбывание срока в трудовом лагере.