Cудьбы чудесные аккорды

– Галина Ивановна, поделитесь, пожалуйста, самыми яркими воспоминаниями своего детства, – прошу я.

– Мы жили в Горьком, на центральной улице, которую теперь называют Покровкой. Дом был большой, деревянный, двухэтажный. До революции он принадлежал купцу, у которого мой отец, Иван Степанович Шаталин, служил приказчиком. Папа был женат на его дочери, но она рано умерла. Во время Первой мировой войны отец был на фронте и там зара-зился тифом, который не прошёл бесследно. Настоящее счастье пришло к моему отцу позднее, когда он встретил мою маму. Детей у них было четверо: двое родных, я и Люда, и двое приёмных, Вадим и Аля. Жили мы небогато, но дружно и весело. К тому времени дом разделили на квартиры, и заселились в них пять семей. Кухня была общая. Для нас, ребятишек, это было любимое место в доме. Когда кто-нибудь пёк пироги или блины в русской печке, в первую очередь угощали детей, а было нас человек десять. (Галина Ивановна светло улыбается, настолько приятны ей воспоминания детства.)

От прежнего хозяина в доме остался рояль. На нём превосходно играл мой брат Вадим, а мама замечательно пела. Когда мне исполнилось девять лет, мама повела меня учиться в музыкальную школу. Как сейчас вижу платьишко, которое мама сшила мне из мужского нижнего белья и сама перекрасила в бордовый цвет, чёрное пальто из шинели, такой же берет и калоши из балонных шин. Это потом я начала стесняться своей одежды, а тогда бежала и радовалась: какая я нарядная! Как только я начала делать первые успехи в музыке, родители в нашей крохотной квартирке поставили пианино. Мама взяла его в аренду и каждый месяц платила за него деньги. (В голосе Галины Ивановны появляются грустные нотки.)

Для нас с Людой занятия музыкой были настолько приятны и радостны, что определили нашу судьбу. Сестра всю жизнь преподавала музыку, сначала в школе, потом в Тольяттинском музыкальном училище. Закончив школу на «отлично», я пошла в музыкальное училище. Папа поначалу был категорически против, он хотел, чтобы я стала врачом, который приносит людям больше пользы. Был он человеком строгих правил: вставал рано, обливался холодной водой, затем всей семье чистил обувь. Никогда не пил и не курил, много читал, часто водил нас на концерты. Когда у меня, студентки музыкального училища, появились ученики, и я начала зарабатывать небольшие деньги, папа стал спокойнее относиться к моему выбору. Была я комсомолкой, активисткой, мечтала о блестящем будущем. Летом 1959 года, получив красный диплом об окончании музыкального училища, легко поступила в Минскую консерваторию.

– Как же вы оказались в Урене?

– Сработала комсомольская совесть. Тогда же действовала система распределения, и после окончания музыкального училища меня направили в неведомое село Урень. Мама куда только ни ходила, чтобы меня от этой отработки избавить! Я уже по Минску гуляю, а меня в Урене разыскивают. И ведь разыскали, вызвали в гороно, пристыдили, пригрозили, с очного отделения Минской консерватории помогли перевестись на заочное – в Саратовскую. И поехала я в Урень.

– Расскажите, как вас здесь встретили?

– Хорошо встретили. После шести часов езды паровоз остановился на станции Урень. У меня платьице стильное, сумочка новая, красные туфли на шпильке, капроновые чулки. А на платформе – грязь непролазная, к тому же кругом кромешная тьма. Тут Владимир Борисович ко мне подошёл. Володю я по музыкальному училищу знала: он там и учился, и плакаты рисовал – всё время ходил в чёрном халате с кисточками в карманах.

Счастливый, улыбающийся, взял мой мешок с вещами и в гостиницу меня повёл. Туфли сразу снимаю, топаю за ним босиком по грязи. Гостиница тогда была в двухэтажном деревянном здании у почты. Там меня, как родную, встретили, воду согрели, чтобы я могла грязь смыть. Проснулась я утром, подошла к окну и ахнула: красота-то какая! Лес вдалеке, река, луга необъятные, и всё это солнцем залито. Думаю: всё выдержу, я же комсомолка!

– Ну и как, выдержали?

– Честно говоря, нелегко мне пришлось. Здание, которое под музыкальную школу выделили, было уже тогда ветхим. Крыльцо покосилось, крыша течёт, внутри обои обшарпанные. Если бы ни золотые руки Владимира Борисовича и заботливая опека райкома партии, мы бы к началу учебного года школу не открыли. Всё приходилось самим делать: и мыть, и обои клеить. Помню, как зимой на реке бельё полоскала в проруби. Мама мне с собой электроплитку положила, но в Урене в те годы электричества ещё не было. В школе при свете керосиновых ламп занимались. Пришлось туфельки мои модные на резиновые сапоги сменить.

Радостью были дети. Устроили мы вступительные экзамены и набрали 55 учеников. Владимир Борисович преподавал игру на баяне, я – на фортепиано. Помню, с каким восторгом дети садились за инструмент, как слушали музыку. Будучи студенткой консерватории, я тогда много и часто играла на пианино в школе. Мои ученицы Люда Шумкова, Лариса Разгуляева, Тоня Минервина, Люда Виноградова, Света Козловская – все они связали свою жизнь с музыкой. Света стала профессиональной певицей в столице.

– Скажите, а Владимир Борисович за вами ухаживал?

– Поначалу ухаживал за мной первый секретарь райкома комсомола Володя Бакулин. Будучи внештатным корреспондентом районной газеты, пришёл ко мне на первый урок репортаж писать. У Владимира Борисовича тоже девушка была. Гуляли мы по вечерам под луной вчетвером, всё о музыке да о книгах говорили. Дело уже к свадьбам шло, но вдруг однажды Владимир Борисович мне публично в любви признался. Невеста его – в слёзы, Володя Бакулин развернулся и ушёл, а мне до такой степени Владимира жалко стало, что я осталась. За год совместной работы в музыкальной школе мы с ним будто породнились, и я про него всё-всё знала. Жизнь у Володи была тяжёлая. Восемь лет ему было, когда мать умерла, отец женился на другой, а они со старшей сестрой вдвоём горе мыкали. Всего хлебнули: и голода, и холода. Володя на гармошке играть выучился и этим на хлеб зарабатывал. Однажды попал он в воровскую шайку – не по своей воле его туда затащили. Он этим бандитам и на баяне играл, и песни по заказу пел, только воровать его они так и не смогли заставить. Потом в ФЗО Володю направили, выучился он на сварщика, на Сормовский завод пошёл работать. Даже потолочную сварку в цехах делать ему доверяли. Был он человеком безотказным, что ни попросят, всё сделает. Рисовал хорошо, поэтому ему цеха оформлять поручали, а ещё пел и на гармошке играл, так ему велели организовать на заводе художественную самодеятельность. Ума не приложу, как он всё успевал: днём учился, ночью на заводе работал да ещё общественную работу вёл.

– Надеюсь, родители ваш выбор поддержали?

– Какое там! Мама – в слёзы, отец насупился, ведь Володя меня был на 10 лет старше. Приехал он к моим родителям в Горький с цветами и конфетами, а я за перегородку спряталась: думаю, что сейчас будет? Но всё обошлось – Володя умел находить подход к людям и обладал даром убеждения.

– Как сложилась ваша семейная жизнь?

– Счастливо. Володя окружил меня любовью, заботой и вниманием. Он был настолько интересным чеовеком, что даже серые деревенские будни легко превращал в праздники. В первый же год он создал в школе клуб любителей музыки. Сколько хоров взрослых и детских им было создано! А ещё – первый вокально-инструментальный ансамбль. За что бы Владимир Борисович ни брался, всё у него получалось. На здании музыкальной школы сам перекрыл крышу, герб для райкома партии сделал. Я уж не говорю о музыке: какие он песни писал!

– Наверное, при такой загруженности на семью у него просто не оставалось времени.

– Поскольку мы вместе работали, то работа была частью нашей семейной жизни. Мы часто разговаривали об учениках, вместе решали, как поступить в том или ином случае. Володя как-то заметил в коридоре окурок. Школа деревянная – сгореть может. Искать курильщиков среди учеников Владимир Борисович не стал, а устроил для всех церемонию похорон окурка. С похоронным маршем скорбным шагом, облачившись в клеенные из картона шлемы и латы, ученики трижды обошли школу, неся на щите зло-счастный окурок, затем на пустыре его схоронили и простились с ним навсегда. Вы знаете, после этого случая курильщиков в школе не стало.

– Но ведь у вас были и собственные дети.

– Володя их обожал. В 1961 году родилась Леночка. Декретных отпусков тогда не было, пришлось искать для неё няню. Женщина была добрая, утром мы к ней дочь приносили, а после работы забирали. С собой брали одеяло, чтобы на обратном пути никто не видел нашу грязнульку. Тогда ведь не так, как теперь, жили: у нашей няньки был целый двор скотины, на кухне – чугуны с кормом, всё в саже. Вода – в колодце, мыло – в дефиците, стирка – руками. Принесём домой Леночку, в ванночке намоем, переоденем… И так три года, пока в садик не отправили. С Димой уже полегче было – нянька его с нами жила.

– Скажите, как вы своих детей воспитывали?

– Я брала строгостью, а отец – любовью. Когда Диме четыре года исполнилось, мы купили ему маленькую скрипку и устроили в музыкальную школу. У него слух от природы идеальный, а заниматься не нравилось. Как-то раз я даже его в классе заниматься закрыла, прихожу, а он говорит: «Больше скрипеть не буду. Если хочешь, сама скрипи». Потом я за фортепиано его посадила.

Владимир детей воспитывал по-другому. Посадит нас всех в «Москвич» и повезёт на природу. По дороге внезапно остановится, высадит нас из машины и говорит: «Смотрите, дети, красота-то какая! Какое небо разное, а тени, а деревья!» И до такой степени он эту красоту чувствовал, что и нас своими глазами на мир смотреть научил. Мольберт и краски Владимир Борисович всегда с собой возил и детям маленькие мольбертики сделал. Усядутся где-нибудь все вместе на поляне или на берегу реки и рисуют. А какие музыкальные сказки он с детьми ставил! Помню: в пионерском лагере на Красном Яру мы с ним «Кошкин дом» ставили, в роли петуха – наш Дима. Глянули мы, как наш малыш вытанцовывает, и сразу поняли – талант! Дима у нас действительно очень талантлив. С детского сада – на сцене, в школьные годы в ансамбле в Доме культуры пел, музыкальное училище закончил, затем консерваторию. Играет на кларнете, саксофоне, фортепиано. Весь мир с концертами объездил. Сейчас у Александра Градского работает, в его «Мюзик-холле», и параллельно в одном из московских театров. Не раз Диме предлагали остаться за границей, работать в любом оперном театре мира, но без России сын жить не может. Семья у него в Нижнем Новгороде: жена, дочь Лиза – школьница. Старший сын Владислав – в Санкт-Петербурге. Закончил университет Лефсгарта, занимается фехтованием, прекрасно играет на гитаре, ведёт концерты. В 23 года неожиданно ушёл в бизнес: открыл два кафе.

– Расскажите, пожалуйста, о дочери.

– Леночка у нас очень ответственная. С детства любит книги. В пять лет уже «Незнайку» Носова сама читала. А когда Дима родился, лучшей помощницы было не сыскать. И пелёнки гладила, и кормила, и даже печку сама топила. Тогда народные университеты были, и два раза в неделю мы с отцом в составе агитбригады по деревням выступать ездили. Возвращались поздно. Придём домой, а Лена с Димой сидят на диванчике, она ему книжку читает. Расписание у Лены было очень плотное: музыкальная школа по классу скрипки и фортепиано, художественная школа, а ещё пение и книги. С третьего класса Лена уже дневник вела, а с восьмого – заметки для районной газеты писала. В старших классах заочные курсы молодых журналистов закончила, школу – с золотой медалью, в МГУ поступила и там одной из лучших студенток на протяжении всей учёбы была. Журналистика стала её призванием: работала в областных печатных изданиях Калининграда и Нижнего Новгорода, теперь живёт в Москве, работает в интернет-журнале. Сын её Даниил по образованию историк, сотрудник одного из московских музеев.

– Галина Ивановна, дети часто вас навещают?

– И дети, и внуки. У Димы я целый год в Нижнем Новгороде жила, внучку Лизу учила играть на фортепиано. На днях Дима с Владиком приезжали, внук мне холодильник новый подарил, мой-то старый дребезжит очень. Дочь каждый день звонит и по возможности навещает.

– На пианино вы и сейчас играете?

– Нет у меня пианино, я его девочке одной из Арьи подарила. Думаю, если бы инструмент был, я бы играла.

– Мне кажется, прошлое для вас не менее важно, чем настоящее. Скажите, кого вы чаще всего вспоминаете?

– Вспоминаю Владимира Борисовича. Он мне за всю жизнь ни одного плохого слова не сказал. Счастливой я с ним была, и дети тоже. Помню день рождения Лены. Ей 16 лет исполнилось, подружки за столом собрались, поют, смеются. И вдруг корабль под алыми парусами из спальни выплывает и медленно-медленно плывёт через всю комнату. Девчонки ахнули, Леночка была в полном восторге. А это папа дочке сюрприз сделал: корабль из картона и бумаги смастерил и по натянутой леске в плавание отправил. Сколько таких волшебных моментов навсегда осталось в памяти! Они и теперь мою душу греют.

– Что случилось с Владимиром Борисовичем?

– Только-только ему 60 лет исполнилось, мечтал уйти на заслуженный отдых, квартиру нашу отремонтировать, а тут – инсульт. В 1990 году это случилось, в День пионерии, 19 мая. Три детских хора он к концерту готовил, так ребятишки нарядные всей толпой вместо концерта к нему в больницу пришли. Пять с половиной лет я за Володей ухаживала, а выходить не смогла. 13 апреля 1996 года Володя умер, потом мама моя – она последние годы с нами жила. Дети разъехались, а я осталась одна. Не знаю, что бы я делала, если бы не музыкальная школа.

– Насколько я знаю, когда муж заболел, вы на себя руководство школой взяли.

– А как же иначе! Это же дело всей нашей жизни. Я в этой школе 55 лет проработала, да и теперь живу ею. Радуюсь, что коллеги обо мне не забывают. Нет-нет, да и навестят. Успехам учеников своих тоже радуюсь. Недавно Ира Громцева Нижегородскую консерваторию с отличием закончила. Дай Бог ей счастья!

– В слово «счастье» каждый вкладывает своё понятие. У вас оно какое?

– Моё счастье состоит в том, что я всю жизнь занималась тем, что больше всего люблю: музыкой и детьми. Разве это не счастье – каждый день, как на праздник, ходить на работу?

– Скажите честно, если бы у вас была возможность начать жить сначала, вы бы поехали в Урень или остались в Минской консерватории?

– Я поступила так, как должна была поступить. Поначалу я действительно хотела всё бросить и уехать, а теперь для меня нет другого места на земле, которое было бы так дорого и мило, как Урень.

– Чем же оно вас так притянуло?

– Природа здесь удивительная и люди тоже. Многие из них стали для нас близкими друзьями. Никогда не забуду первого секретаря райкома партии Бориса Петровича Абрамова. Каким образованным и разносторонне развитым он был человеком, сколько всего знал о музыке, часами мог рассказывать о хоре Пятницкого! До сих пор храню книгу о Рахманинове, которую он мне подарил. А уренские самородки Олег Иванович Мальков и Михаил Алексеевич Иванов, которые самоучками баян освоили, а потом такие серьёзные вещи разучивали со своими учениками. А Марина Загудаева, которая на климовских глиняных горшках «Светит месяц» так играла, что в Горьковском театре оперы и балета зал ей стоя аплодировал. Да мало ли людей нас с Владимиром в работе и в жизни поддерживали! Это теперь, кроме своих проблем, люди мало чем интересуются, а тогда все друг другу помогали.

Более четырёх часов продолжалась наша беседа с Галиной Ивановной. Глядя на неё, я понимала, что эта женщина является олицетворением той самой советской интеллигенции, для которой честь, долг и совесть были настолько незыблемыми понятиями, что определяли все их поступки, да и саму жизнь. Не для себя, а для других жили эти удивительные люди, всю жизнь стремились к совершенству, потому и оставили в истории района яркий след.

Татьяна Журавлёва.

Фото из архива семьи Трифоновых