По долгу памяти

Ужас такой, что и словами не передать

– В Темте родилась и нигде боле не живала, – говорит Екатерина Ивановна. – Только три дома сменить пришлось. В 1939 году пожар большой в Темте был и сгорел наш дом. Мне тогда десять годков было. Август, вроде, 18-е число. Вечером легли все спать, а мама (Августа Ивановна) и говорит: «Ванюха, сердце у меня так щемит, так щемит, чай, не случилось чего?» Тятя ей: «Твоё сердце то и дело болит. Спи давай!»

Но уснуть не успели. С улицы раздались крики: «Горим! Пожар!»

Выскочили мы из избы, а там пол-улицы уже полыхает. Крыши-то тогда соломенные были. Вот огненные петухи и заплясали. Сушь такая, что их и не остановить. С мамой плохо стало, упала, потеряла сознание. Тятя лошадь запряг, нас, ребятишек, вместе с мамой в телегу на соломенный матрас погрузил и за село в полько (поле – авт.) повёз. Там оставил, а сам за хлебом домой вернулся. Сколько поспел, столько мешков зерна и загрузил.

В поле за село всё самое ценное из домов вытаскивали: иконы, хлеб, детей, стариков, кое-что из вещей. А там копны стояли с клевером. Сухущие. Так и копны гореть начали, а вместе с ними и всё сбросанное в поле добро.

Ужас такой был, что и словами не передать. Дядю Петю Ухабова, с дома которого пожар начался, темтовцы тогда чуть живьём в огонь не затолкали. Потом уж, когда дознание было, выяснилось, что его вины не было. Это арьёвские робята, которым повестки в армию вручили, шли выпившие да по дороге в крайний двор к дяде Пете и залезли кур ловить. Тогда ведь электричества не было. Не скажу, чем уж они там светили, но пожар оттоля начался.

От всей Темты осталась одна улица, что от магазина к Уреню идёт. А та, что от вышки до магазина, – сплошное пепелище. И по обе стороны от неё дома сгорели. 126 хозяйств выгорело. Почитай, с нуля погорельцам пришлось жизнь начинать.

Военные будни темтовцев

– Тятя наш новый дом строить начал, да закончить не успел – война началась, – продолжает она свой рассказ. – Мужиков-ту на фронт забрали. Брат у меня, Фёдор Качалов, – парнишка совсем, днём на лошади в колхозе работал, а по вечерам на курсах комбайнёров учился. С другом своим Васей Гординым сколько-то поучились, и их на комбайн поставили зерно убирать. Днём один работал, ночью – другой. Утром пришёл Вася менять товарища, трактор завёл и поехал. А Федя-то, умучившись, у колеса спал, прикрывшись от холода соломой. Вот его этим колесом и придавило. Позвоночник зацепило, долго лечили. А он всё равно на комбайн снова сел, и пахал, и сеял. На трудодни Феде осенью 1943 года столько зерна выдали, сколь другие семьями не заработали. Хлеб убрали, брата – на фронт. Думаю, в сентябре это было, потому что бабы с серпами в поле шли и зашли с Федюшкой проститься. Его все в деревне любили, а тут, желая, чтоб живым вернулся, заставили три раза перекреститься.

Пропали без вести

– Всего только два письмеца и было от Феденьки, – с грустью рассказывает Екатерина Ивановна. – Первое открыли, а из него две вишенки выпали – маленькие такие брошечки для меня и для сестры Маши. Под Ленинградом воевал наш Феденька. В один день тогда наш безрукий почтальон Митя маме два извещения принёс: на Федю и на тятю. Тятя, Иван Фёдорович Качалов, сложил голову где-то под Орлом. Его раньше Феди на войну забрали. Осенью 1942 года повестку вручили и в Урень увезли. Тятя в колхозе конюхом работал, и на фронте ему доверили фронтовую кухню возить. Вот солдатушек и кормил, а бывало, и вывозил раненых. Письма от него нечасто, но приходили. Мама неграмотная была, меня письма на фронт писать просила. Бывало, мы с ней возле речки баню топим, от огня свет падает. Мама мне диктует: пиши, дескать, как тяжело нам без хозяина. Сколько слёз пролили. А мне тятю жалко, ему, небось, несладко на фронте. Вот я и пишу сама, что хорошо у нас всё, что сыты и здоровы. Голодать нам взаправду не пришлось. Фединого хлеба до конца войны хватило – берегли прытко. И картошка с молоком всегда были. Даже когда от сибирской язвы скотина в колхозе дохла и наша кормилица корова тоже пала, председатель колхоза Иван Агапович Кондратьев нас в беде не оставил. Не реви, говорит, Августа. Осталось хоть бы сколь скотины в колхозе – мы тебе телушечку дадим.

И ведь дал телушечку. Хороший был председатель.

Лидины чернила

– В 1941 году я в школу ходила, — вспоминает Е.И. Тихомирова. – Два дома у нас были больших кулаченых, в одном – первый и третий классы, в другом – второй да четвёртый. В моём четвёртом классе 43 ученика было. Сумки холщовые али картонные, из спичечных ящиков сколоченные, два учебника, тетрадь, перо да чернильница. Бывало, чернильница опрокинется и все чернила вытекут. А у меня подружка была – Лида Зверева, она мне своих чернил подливала. А то и пёрышко своё даст. Они побогаче нас жили, батько – пекарь. Обед мы в школу с собой приносили – хлеба кусок да бутылку молока. Учительница, Софья Николаевна Грязнова, молоденькая была, маленькая, смирная. Мужа на фронт проводила, там Петро и погиб.

Пахнет сеном над лугами

– У нас в Темте ни одного дома без фронтовика не было, в каких-то и по нескольку человек ушли защищать Родину. В священнической семье Воздвиженских шестеро воевали, видно, Господь их берёг, если из всех один только Александр погиб. У Маховых – пятеро, а четверо погибли: Фёдор, Михаил, Илья, Сергей, один Иван вернулся живым. У Бугровых четверо на фронте были – Иван, Семён и Фёдор погибли, а Александр остался жив. У Смирновых Михаил с тремя сыновьями – Дмитрием, Григорием и Петром – ушли, вроде как никто не погиб, а вот у Еранцевых четверо воевали – Павел и Иван погибли, Александра и Фёдор вернулись. У Ухабовых из четверых фронтовиков погибли двое: Иван и Александр. У Шиховых трое на войну ушли и все погибли: Семён, Николай, Павел. У Красильниковых трое воевали, погибли Пётр и Алексей. У Бугровых три брата были призваны, Павел и Фёдор погибли. И у Вишняковых три брата на фронте были, Михаил погиб. Из трёх братьев Смирновых в боях погибли Никифор и Алексей. Александр Гордин бил фашистов вместе с сыновьями Николаем и Василием, и Василий, друг Федин, погиб…

Бывало, в сенокос бабы на стане пообедают, отдыхать станут. И какая-нибудь вдовушка к речке подойдёт да на берегу и завоет: «Хоть не понесёт ли по матушке быстрой реке дорогого лады умного буйную головушку али рученьку белую, али ноженьку резвую…».

Тут все и заревут. И я тоже. Глаза закрою и будто наяву отца вижу: зима, мы с ним сидим у печки и глядим на огонь. И тятя стих мне рассказывает:

Пахнет сеном над лугами,

Песни душу веселят,

Бабы с граблями рядами

Ходят, сено шевелят…

Убили тятю и Феденьку убили, и оборвался наш род Качаловых. Я замуж вышла, младшая сестрёнка Мария при родах умерла, в 1974 году мамы не стало, и не осталось больше в Темте носителей нашей фамилии.

Качалов Иван Фёдорович, род. в 1904 г. в с. Темта. Рядовой. Ушёл на фронт осенью 1942 года. Из Уренского райвоенкомата по разнарядке его направили в формируемую часть в с. Молодцово около ст. Линда. Затем был отправлен в часть под г. Орёл. Пропал без вести в январе 1943 года.

Качалов Федор Иванович, род. в 1924 г. в с. Темта. Рядовой. Был взят на войну осенью 1943 года. Участник боёв Ленинградско-Новгородской стратегической наступательной операции. Пропал без вести в июле 1944 года.

Новое платье

– Помню, как вернулся с войны дядя Ваня Корсаков, – вспоминает Екатерина Ивановна. – Сын его Миша погиб, а он живой пришёл. А мне платье сшили, так я его надела и к Корсаковым бегу: «Дядя Ваня! Дядя Ваня! Смотри, у меня платье новое!» Гляжу, а около дяди Вани полсела собралось. Смотрят все на меня, а в глазах – слёзы. Тятя-то мой с войны не вернулся, и Федя тоже.

А Анна Несговорова без ног вернулась. С моряком приехала – Анатолием Пузычем, и тот у неё без обеих ног. Я всех помню, кого с войны так и не дождались, и в молитвах каждый день поминаю всех невинно убиенных.

«Знать, вины на нём не было»

– Дядя Петя Ухабов домой живым пришёл. Детей у него было пятеро, а его в первые дни войны на фронт забрали. Прощаясь, говорил: «Бабоньки, коли я в пожаре виноват, первая же пуля моя будет. А коль вины моей нету, живым вернусь! Дядю Петю даже домой отпускали после ранения. А потом снова на фронт. Ездоком служил, пушку на лошадях возил с артиллеристами. Над дядей Петей коня убило. Во время бомбёжки он коней ковром накрывал, а самому места не оставалось, так он садился под ними. Однажды в коня пуля попала, заржал жалостно, голову на плечо дяде Пете склонил и повалился замертво.

Карточка

– Как только мне 16 годков исполнилось, Иван Агапович, председатель наш, меня на маслозавод направил, три года в ученицах работала, потом сама главной стала, – рассказывает Е.И. Тихомирова. – В 1952 году замуж вышла. Порок сердца у Николая был, в армию его поначалу не брали. Танюшка у нас родилась, потом Лёнечка, одиннадцать деньков всего-то и пожил. Я третьим была брюхатая, когда мужа на службу призвали. Васеньку я в 1955 году родила. Чтобы показать сыночка, сфотографировала его вместе с Танюшкой и фотографию в письме мужу в армию отправила. Он карточку эту с собой всегда носил, вот начальник как-то увидел и спрашивает: «Кто это?». «Дети мои», – отвечает Николай.

Начальник сердечным человеком оказался – домой Колю отправил: отца двоих детей в армию не должны были забирать. Вместо двух лет только год отслужил мой Коленька.

Потери

– Хороший муж у меня был, совестливый да работящий. После армии у нас с ним ещё два сыночка родились: Пашенька и Володенька. Одиннадцать лет Пашеньке было, когда его машина насмерть сбила. Муж тосковал по сыночку очень, вот сердце и не выдержало. В 40 лет тяжело заболел, а в 43 – умер, – говорит Екатерина Ивановна.

В 46 лет Екатерина Ивановна вдовой осталась. Одна жила, а когда силы не стало с домом справляться, младший сын Владимир в свою семью её забрал.

«Мне бы Юру Кулика найти»

Нет-нет, да и обратится Екатерина Ивановна к снохе и сыну с необычной просьбой. На днях снова попросила Юру Кулика разыскать. Так мальчика звали, семью которого в войну из Ленинграда в Темту эвакуировали.

– Худющие эти Кулики приехали, в чём только душа держалась, – вспоминает Е.И. Тихомирова, – и тут есть нечего. Мама мне кофточку у них выменяла за две картошины. А потом мы с ними подружились, картошкой и капустными кочерыжками подкармливать начали. Жили эти Кулики по-соседству, на квартире у Анны Васильевны Чугиной. Юре года три было. Маму его Марией звали, бабушку – Ольгой Афанасьевной, а деда уж и не помню как, знаю только, что в Уренском сельпо он работал. Мария очень хорошо шила, а Ольга Афанасьевна пуховые платки вязала. Сидит, бывало, на печи, платок при лучине вяжет и на глаза жалуется, что совсем видеть перестали. Стали к эвакуированным люди с заказами приходить – кому кофту, кому платьишко сшить. Мария никому не отказывала: кто картошки, кто молока, а кто и хлебушка за обновку даст. А когда блокаду сняли, Кулики тут же в Ленинград и уехали. Концерт как-то военный я по телевизору видела, а среди исполнителей – Юрий Кулик. Вот с тех пор и думаю: наш это Юра или не наш? Так хочется узнать, что с семьёй этой ленинградской стало, с которой нас война породнила.

Долгие лета

Встреча с Екатериной Ивановной Тихомировой стала журналистской находкой, за которую я благодарна бывшей заведующей центральной библиотекой Марии Ивановне Комаровой. За предоставленные фотографии и сверку фактов хочется сказать большое спасибо специалистам Темтовской библиотеки и лично Елене Геннадьевне Бугровой. Такие встречи всегда интересны, потому что они позволяют узнать прошлое и сквозь его призму переосмыслить настоящее. Дай Бог этим удивительным старожилам долгие лета!

Татьяна Журавлёва.

Фото автора и из архива Темтовской библиотеки