Меню
12+

Районная газета «Уренские вести», г. Урень

27.07.2018 14:06 Пятница
Категория:
Если Вы заметили ошибку в тексте, выделите необходимый фрагмент и нажмите Ctrl Enter. Заранее благодарны!
Выпуск 54(13174) от 27.07.2018 г.

Марат и Маня

С конца зимы по деревням пошли нехорошие слухи. Говорили, будто ходит по домам нищенка ,собой оборванная и шибко худая, выпрашивает за ради Христа белого коленкору. Люди только руками разводили, то в одном доме её видели, то в другом, а откуда она взялась, спросить не догадались. Многие давали ей , а в одном доме баба отказала, нищенка и пошла восвояси, а баба опомнилась, мол, спроси у соседей, те побогаче нашего живут, может, у них найдётся коленкор – кинулась за ней, а той и след простыл, как растаяла. Старухи говорили: «Не к добру это».

А весной пришли верховые воды, пригрело солнышко покрепче, обнажив бугорки и припёки, в полях, влажно зеленеющих всходами и пестреющих парами, засинел воздух, белоствольные берёзы стали одеваться в шелковисто-зелёные наряды, отовсюду запахло свежестью, цветущими травами, наносило мёдом с цветущего жёлтого донника, и эта история стала забываться. Захорошела, расцвела земля. А как в деревнях в эту пору стало празднично и прибрано! Луговины перед домами чисто выметены, зелёным ковром пробивалась молодая акварельная трава, избы изнутри вымыты, окна сверкают, отражая яркие солнечные лучи и показывая новенькие занавесочки.

По вечерам после работы неутомимые девки и парни собирались на вечёрки. Играла гармонь, девки, подхватившись под руки, ходили вдоль деревни, пели задушевные песни. Маня была самая голосистая из них. Высокий чистый голос как будто жил в её груди сам по себе и, когда вырывался наружу, журчал, как серебряный ручеёк. Многие завидовали её голосу. Она как будто не пела, а рассказывала про себя так, что сердце заходилось.

На Пасху в деревне было большое гулянье – пришла молодёжь из дальних и ближних деревень, пришли молодые парни и из соседнего Валявина. Валявино – небольшая, но зажиточная деревня с крепкими дворами, с хорошими придомовыми постройками, с рублеными житницами, и народ там всё хозяйственный, самостоятельный. Собралось гулянье в конце деревни – кто под высокими раскидистыми черёмухами слушал нескончаемые песни соловьёв, кто на горку поднялся и там уже вытаптывал, дробя каблуками, лужок. А сколько подсолнечника было кругом притоптано! Давно шло гулянье.

Хорош был собой валявинский парень Марат: всем вышел – и красотой, и высотой. Улыбчивый, с белыми крепкими зубами, чуб по моде зачёсан на левый бок, в глазах огонь полыхает. Обжёг толпу взглядом, вздохнул глубоко и растянул меха гармони что было силы. Мускулы заиграли под рубахой, когда пошёл перебирать лады, а сам ногой в хромовом сапоге притопывает в такт.

– Манька, ты чего так поздно сегодня? – окружили девки подошедшую Маню.

– Парни из Валявина пришли, глянь, вон ихний гармонист форсит перед нашими девками, – девки заинтересованно тыкали пальцами в сторону Марата. А Маня всегда задерживалась – пока не поможет матери по хозяйству да с младшей ребятнёй, не дозовёшься её из дома. Она и сама уже его увидела, а точнее услышала ещё с середины деревни. Играли у них парни на гармошках, да не так, а от этой игры у неё даже сердце защемило. С чего бы это?

А гармонист, развернувшись всем корпусом к народу, ненамеренно встретился с ней взглядом. Синеоко обожгла она его, как одарила, и тотчас, опустив ресницы, улыбнулась только уголками рта, на короткий миг встретившись с весёлым взглядом Марата. Как будто короткое замыкание случилось между ними или тихий ангел пролетел, а сердце подсказало – это неспроста!

Так вот и полюбила Маня своего Марата. А в сенокос пришла беда. Весь народ в эту пору был в поле, пришлось из сельсовета по всем полям гонцов посылать, народ скликать. Объявили без предисловий – война. Грозная и суровая, она прошла через каждого человека, перетряхнув всех до основания. Пошли тревожные разговоры, вспомнили нищенку, которая коленкор у людей выпрашивала, вот, мол, к чему она ходила! Притихла деревня. Ждали со страхом повесток, страшились больше бабы, чем мужики.

Была объявлена мобилизация, и через несколько дней пришло на сельсовет десять повесток. Получил повестку и Марат. Как узнала об этом Маня, насилу дождалась вечера, прибежала задворками, обжигая ноги вечерней росой, к крылечку его дома. Всю ночь, до самого рассвета, не сомкнули они глаз. Маня едва не ослепла от выплаканных слёз, только молодая заря привела её в чувство, когда Марат, нежно обнимая её, прошептал:

– Пора мне, Манюшка...

А дома не легче, мать старая в воплях заходится. Когда уже подходили к сельсовету, у крыльца стояло несколько подвод для мобилизованных. Поднесли солдатам по рюмке водки, председатель сказал напутственную речь и про баб не забыл. Сказал просто, обращаясь к бабам:

– Миленькие мои, не плачьте! Потерпите немного, ведь не на гулянье отправляем мужиков. Вот разобьём врага, вернутся мужики с победой, заживём лучше прежнего. Это я вам обещаю. И преувеличенно бодро скомандовал:

– По подв-о-да-м!

Началась суматоха, бабы кинулись последний раз обнимать мужиков, рёв и надрывные крики заглушили лошадиное ржание. Подводы тронулись, бабы заголосили пуще прежнего и шли так долго за подводами, утопая в дорожной пыли. Потом стали потихоньку отставать и всё глядели вслед уменьшающимся вдали точкам, всё махали платочками – рукой к себе, чтобы вернулись живые. Дорога пылила, лошади, нагруженные вещмешками и народом, натружено хрипели, наматывая на ободья колёс неспелые колосья ржи вперемешку с лебедой и васильками.

К зиме в деревнях начался голод. Почти всё, что собрали, отправили на фронт. Да и урожай в этом году был «тощий»: безводное лето высушило поля и оскудило пастбища. Сначала от Марата приходили письма-треугольники. Писал, мол, воюю на Ленинградском фронте, бью врага. Потом письма приходить перестали. Вся от дум извелась Маня. Летом было полегче, но мёртвое молчание зимних ночей не давало уснуть. Ворочалась с боку на бок, думала – выросли бы крылья, так и полетела бы хоть одним глазком на него взглянуть.

Так прошла не одна зима и не одно лето. Работала Маня, как все, на людях старалась себя держать, а когда домой приходила, тут-то и не было ей покоя. Не принесла ей покоя и весна, а вслед за ней пришедшая долгожданная победа. Бабы ревели, теперь от радости, ребятишки бегали от деревни к деревне с криками: «Победа!!! Конец войне!».

Картина в деревнях была скорбная: к концу войны совсем люди изголодались, скотина, у кого ещё осталась, отощала донельзя, но не это было теперь главное. Когда пережили долгожданную весть, стали все складывать в уме, когда мужики с фронта вернутся, которые в живых остались. И потянулись составы с фронта майскими звенящими днями. Маня, хоть больше и не получала вестей от Марата, но всю войну его ждала, и когда в деревнях стали появляться демобилизованные, всех спрашивала, не видел ли кто её Марата. Нет, не видели, не случалось встречаться – слышала она ответ.

Прошёл год с окончания войны, вернулись в родные деревни мужики и парни, так долго жданные, вернулись хоть и не целые, но живые. Обездолела Маня, не вернулся её Марат, сколько ни ждала, сколько молитв горячих ни положила в церкви.

– Жить как-то надо дальше, – сказала однажды мать, глядя в изменившееся до неузнаваемости лицо дочери.

Она и жила, как умела.

Стоял август. Любила это время Маня. Хорошо в деревнях в эту пору. Если год урожайный, так в полях стеной рожь и пшеница стоят, лён за деревней голубым озером колышется, картошка молодая у всех уже своя есть.

На второй после войны год сеяли кое-какими семенами, что удалось насобирать, поэтому никого не удивил такой недород. Рожь выросла тощая, вперемешку с лебедой и васильками, поэтому, чтобы не осыпать сухих, звенящих колосьев, вышли жать в ночь. Поле было недалеко, у соседней деревни, прилепившейся около лощинки. Тучи осторожно обступали небо, унося вдаль угасающий день. На дороге улеглась дневная пыль, прохладой обдавая ноги. Жницы шли и потихоньку переговаривались, была меж ними и Маня.

Из-за поворота дороги показался поздний странник, старичок, бредущий с котомкой за плечами. Поравнявшись с женщинами, попросил странник хлеба корочку, мол, больно издалека идёт.

– Издалека, издалека... – как эхо, отпечатались его слова в сознании Мани. Взглянула она на него и, встретившись с взглядом голубых кротких глаз, упала перед ним на колени. Бабы оглянулись на неё: что это с ней? А она уже валялась в ногах у этого странника, умывая их горючими слезами. Да, да, это был он, Марат, только как изменился! Худой, высох и сгорбился, многие бабы, глядя на него, тоже плакали.

– В плену был, в Германии, вот теперь домой правлюсь, – только и смог сказать, горло перехватило от нахлынувших слез. И снова встретилась Маня взглядом со смиренными, такими чистыми, почти детскими глазами, когда бабы подняли её с земли под руки.

– Манюшка, доченька, – причитала мать, тихо плача и вытирая слёзы концом фартука, когда они вернулись домой. – На муки ты себя обрекаешь. Говорят, он умом повредился. Куда ты к нему пойдёшь жить, тебе ребятишек рожать надо.

Девки-одногодки, многие уже замужние, тоже отговаривали.

– Манька, ты с ума сошла! Вон слухи какие про него ходят.

А Маня, пережив и передумав эту беду ночами, отвечала подругам:

– Пытали его сильно, потом, как собаку, на цепь посадили, издевались. Кто бы смог такое перенести? Не могу я его оставить, нужна я ему.

И стала Маня жить с Маратом в избёнке, доставшейся ему от старой матери. Сначала Марат вёл себя как обычно, можно было со стороны подумать, что нет у него никаких отклонений в голове. Однажды даже показалось ей, что на один миг мельк-нуло в его глазах осмысленное выражение и сразу исчезло. Сколько ни вглядывалась Маня, лелея надежду на чудесное исцеление, чуда не произошло. Марат лишился рассудка навсегда. Потом стало ещё хуже – стал он из дома убегать, убежит и по деревням скитается. Потом стал уходить надолго. Ну что могла поделать Маня, не на цепь же его сажать! Маня так расстраивала себя всякими думами, что у самой подчас сознание туманилось. Особенно зимой страшили её лютые морозы, и в ожидании Марата она молилась:

– Лети, моя душа, укажи путь-дорогу домой горю моему горемычному. Господи, сохрани его в пути, от злых людей убереги.

И всегда возвращался Марат домой. Стали примечать люди, что и сама Маня стала меняться, нелюдимая стала, всегда с тревожным взглядом всё ещё живых синих глаз.

Годы шли за годами, и наступил день, когда она не смогла отпустить его одного, обманула, хитростью взяла. Мол, буду вместе с тобой ходить, ты на гармошке будешь играть, а я спою когда, так и будем кормиться милостыней. Вот и ходили они вместе из одной деревни в другую. Странная это была пара. Он – сгорбленный, совсем как мальчик, казалось, жизнь ушла из него давным-давно, и она – высокая, крепкая в кости, всегда держала его под руку.

Маленькие ребятишки, куда они приходили, неслись со всех ног вдоль деревни и кричали:

– Дурачки пришли! Марат с Маней!

Марат садился у конторы на лавочке и играл на гармони. Маня сидела рядом. Деревенские приходили слушать, как играет Марат. Помнили его. А играл он хорошо, задушевно.

Комментарии (1)

  • wladmir2012, 28.07.2018 13:30 #

    В ту зиму в Володиной жизни и случилось большое несчастье. Умерла, простудившись, его любимая Маня-сика. Двадцать пять километров волок ее, мертвую, на себе Володя из Красногора до больницы, все еще не веря, что она умерла окончательно. Запомнил его сидящим на грязной скамье в папахе и офицерской рубашке, мокрой от слез, исступленно повторяющим: «Я Нюрка люби, ой, ка люби!».

    После этого Володя надолго пропал. Говорили, что его зарезало поездом, или кто-то его в лесу застрелил, приняв за медведя. Но года через два Володя Марат выплыл на лоно жизни на радость и умиление всему поселку. Был он сед, лохмат и бородат. В холщовой сумке с олимпийской эмблемой – все его состояние. На расспросы о долгом его отсутствии Володя отвечал:

    - Я нова Маня иска, многа хади. Нету Маня!

    Многие из нас не стремятся выглядеть дураком, многие же стремятся не выглядеть дураком, но многие ли стремятся понять дурака? Но тот, кто понял его тогда, тот ему позавидовал

Добавить комментарий

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные и авторизованные пользователи.

46